Он испытывал пренебрежение к рафинированному счастью, презрение к коллекционерам всего самого лучшего и эстетичного. К коллекционерам вообще. Ему казалось, что это разрушает что-то важное, что любовь к миру ускользает в этой вечной гонке, в этих узких рамках придирчивости и неутолимости.
Я молчал, когда он разговаривал об этом со мной. Я чувствовал, что он в чем-то прав, но не понимал, как можно любить мир больше, чем фантазию. Больше, чем его лучшую версию в мельчайших деталях вокруг себя.
А она понимала. Тоже молча.
И тогда я придумал для себя компромисс, который заключался в том, чтобы собирать вокруг себя не лучшее, а соответствующее себе. Расширить рамки, не слишком изменяя себя.
И вот тут я понял, что совсем себя не знаю.